...было в ней нечто такое... Да, бездонные голубые глаза с фиолетовым осадком вечной печали в самой глубине. Да, фантастически длинные ресницы: стоило ей смежить и вновь распахнуть веки, слышался явственный шорох - словно рядом пролетела бабочка.
Да, рост почти метр семьдесят, изумительная фигура, длинные пальцы и узкие ступни. Но кроме всего этого она была невообразимо и непередаваемо сексуальна. Чувственность прорывалась во всем: в повороте головы, в манере усесться на диван, поджав ноги... Причем эти импульсы страсти безотказно действовали как на мужчин, так и на женщин. И киноэкран служил им не помехой, а усилителем.
В эпоху, когда кадры дамы в декольте рисковали пасть жертвой цензуры, каждый фильм Гарбо был стопроцентно эротическим зрелищем в самом высоком смысле.
Режиссер Джордж Кьюкор однажды сказал: "Она может соблазнить вас одним взглядом. Она может даже провести с вами ночь, а утром выставить вон. Но все равно истинную свою чувственность она бережет для кинокамеры".
Образ Греты Гарбо родился не сразу. Она уже была звездой, но ещё не была собой. Для того, чтобы образ родился, всё должно было сойтись: подходящие роли, приход в кино звука, точный костюм. Свои лучшие роли Гарбо сыграла в мелодрамах - "Анна Кристи", "Королева Кристина", "Мата Хари", "Анна Каренина", "Дама с камелиями". Но в мелодрамах она играла не жалость к себе, а неумолимое влечение к гибельному концу. Не мелодраму, а трагедию. Слова ей были для этого не нужны: её взгляд застывал в кадре с такой отрешенностью, она томилась желанием и невозможностью любви с такой глубиной, что с выключенным звуком ее фильмы ничего не теряли. Ещё меньше ей нужно было ее тело.
Широкий лоб, тонкий нос, канонические пропорции лица и самые длинные на свете ресницы. Это лицо выделялось на темном фоне экрана почти неестественной белизной (вряд ли ещё для кого-нибудь цвет в кино был бы столь же губителен). Свет на это лицо давался фронтально, стирая тени, а с ними и глубину. К нему больше всего шли гладкие волосы, зачесанные назад, или шляпа, вовсе их скрывающая, - ничто не должно было замутнять эзотерической красоты. Даже голос – низкий, глубокий, чуть простуженный – и тот мешал, смывая с лица загадочность. Лицо это отличалось почти невозможной правильностью, было без изъяна. Это была красота белого на белом, красота маски, красота смерти – почти абстрактная и, следовательно, почти бесполая красота. Красота идеала – того, чего не бывает, что нельзя потрогать, с чем нельзя заняться любовью.
Свежие комментарии